Неточные совпадения
Мало того, в какие-нибудь полгода после брака
граф и друг его, знаменитый исповедник, успели совершенно поссорить Аглаю с
семейством, так что те ее несколько месяцев уже и не видали…
Евгению Павловичу показалось, что он и Аделаида еще не совершенно сошлись друг с другом; но в будущем казалось неминуемым совершенно добровольное и сердечное подчинение пылкой Аделаиды уму и опыту князя Щ. К тому же и уроки, вынесенные
семейством, страшно на него подействовали, и, главное, последний случай с Аглаей и эмигрантом
графом.
Все, чего трепетало
семейство, уступая этому
графу Аглаю, всё уже осуществилось в полгода, с прибавкой таких сюрпризов, о которых даже и не мыслили.
Но обо всех этих любопытных событиях скажу после; теперь же ограничусь лишь тем, что Прасковья Ивановна привезла так нетерпеливо ожидавшей ее Варваре Петровне одну самую хлопотливую загадку: Nicolas расстался с ними еще в июле и, встретив на Рейне
графа К., отправился с ним и с
семейством его в Петербург.
Он жил со своим
семейством, занимая один из флигелей в доме
графа, который считал себя покровителем какого-то московского художественного учреждения.
Марья Дмит<ревна>. Мне должно, моя воля — ехать в деревню. Там у меня тридцать
семейств мужиков живут гораздо спокойнее, чем
графы и князья. Там, в уединении, на свежем воздухе мое здоровье поправится — там хочу я умереть. Ваши посещения мне более не нужны: благодарю за всё… позвольте вручить вам последний знак моей признательности…
Граф.
Семейство не дает же человеку права на всякие места, какие только открываются. Отправляйтесь!
— Изволила прибыть, ваше сиятельство! — отвечал квартирьер, указывая фуражкой на кожаный кузов коляски, видневшийся в воротах, и бросаясь вперед в сени избы, набитой крестьянским
семейством, собравшимся посмотреть на офицера. Одну старушку он даже столкнул с ног, бойко отворяя дверь в очищенную избу и сторонясь перед
графом.
— Вот-те и сын друга
семейства!.. ха-ха-ха! — продолжал смеяться
граф.
Исправник сел по-турецки, хлопнул себя кулаком по груди и закричал: «виват!», а потом, ухватив
графа за ногу, стал рассказывать, что у него было две тысячи рублей, а теперь всего пятьсот осталось, и что он может сделать всё, что захочет, ежели только
граф позволит. Старый отец
семейства проснулся и хотел уехать; но его не пустили. Красивый молодой человек упрашивал цыганку протанцовать с ним вальс. Кавалерист, желая похвастаться своей дружбой с
графом, встал из своего угла и обнял Турбина.
Старый отец
семейства, увлеченный к цыганкам неотвязными просьбами господ дворян, которые говорили, что без него всё расстроится и лучше не ехать, лежал на диване, куда он повалился тотчас, как приехал, и никто на него не обращал внимания. Какой-то чиновник, бывший тут же, сняв фрак, с ногами сидел на столе, ерошил свои волосы и тем сам доказывал, что он очень кутит. Как только вошел
граф, он расстегнул ворот рубашки и подсел еще выше на стол. Вообще с приездом
графа кутеж оживился.
Благосветлов попал в Лондоне в домашние учителя, в
семейство Герцена; но он сумел, вернувшись в Петербург, сделаться"persona grata"у
графа Кушелева-Безбородко и после редакторства"Русского слова"сделаться издателем сначала его, а потом"Дела".
В публике тоже бывали и русские
семейства, например, мать и сестра
Графа Н.Вырубова.
В Карлове после Дондуковых поселилась семья автора"Тарантаса"
графа В.А.Соллогуба, которого я впервые увядал у Дондуковых, когда он приехал подсмотреть для своего
семейства квартиру еще за год до найма булгаринских хором.
Прежние мои родственные и дружеские связи свелись к моим давнишним отношениям к
семейству Дондуковых. Та девушка, которую я готовил себе в невесты, давно уже была замужем за
графом Гейденом, с которым я прожил две зимы в одной квартире, в 1861–1862 и 1862–1863 годах. Ее брат тоже был уже отец
семейства. Их мать, полюбившая меня, как сына, жила в доме дочери, и эти два дома были единственными, где я бывал запросто. Кузина моя Сонечка Баратынская уже лежала на одном из петербургских кладбищ.
Граф не преминул сделать визит единственному знакомому ему
семейству в Петербурге — Похвисневым. И тут, однако, его постигла неудача.
В эту ночь не спала в
семействе Похвисневых одна Зинаида Владимировна. «Золотые горы» и придворное знание, обещанные
графом Кутайсовым, окончательно, вскружили голову тщеславной девушке.
Домашние
графа — его жена графиня Мария Осиповна, далеко еще не старая женщина, с величественной походкой и с надменно-суровым выражением правильного и до сих пор красивого лица, дочь-невеста Элеонора, или, как ее звали в семье уменьшительно, Лора, красивая, стройная девушка двадцати одного года, светлая шатенка, с холодным, подчас даже злобным взглядом зеленоватых глаз, с надменным, унаследованным от матери выражением правильного, как бы выточенного лица, и сын, молодой гвардеец, только что произведенный в офицеры, темный шатен, с умным, выразительным, дышащим свежестью молодости лицом, с выхоленными небольшими, мягкими, как пух, усиками, — знали о появлении в их семье маленькой иностранки лишь то немногое, что заблагорассудил сказать им глава
семейства, всегда державший последнее в достодолжном страхе, а с летами ставший еще деспотичнее.
Мать учила сына молитвам, всегда водила его с собою в церковь, не пропускала ни обедни, ни вечерни и постоянно внушала ему бережливость одежды и обуви. Только отец, глава
семейства, не подчинялся общему настроению всего домашнего быта — обращаться в постоянной деятельности, выражаясь словами самого
графа Аракчеева.
По уставу ордена мальтийских рыцарей, владетельные государи и члены их
семейств обоего пола могли вступить, несмотря на вероисповедание, в орден без принятия рыцарских обетов, получая так называемые «кресты благочестия» (didevjzione), и потому
граф Литта вез с собою во дворец орденские знаки для императрицы и ее августейших детей.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, всё
семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава
семейства,
граф Илья Андреич беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи и дòма делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены
семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме
графа.
Таковы были Диммлер-музыкант с женой, Фогель — танцовальный учитель с
семейством, старушка-барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у
графа, чем дома.
— Наконец, надо подумать и о моем
семействе, — сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, — ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники
графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что́
граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от
графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру.
Граф так слаб, так вверился Митиньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое
семейство несчастными», писала графиня.
Камердинер, вернувшись, доложил
графу, что горит Москва.
Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с
семейством: он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)